Российский пианист Никита Галактионов - о выступлениях в Карнеги-холл и принципиальном неучастии в конкурсах - ForumDaily
The article has been automatically translated into English by Google Translate from Russian and has not been edited.
Переклад цього матеріалу українською мовою з російської було автоматично здійснено сервісом Google Translate, без подальшого редагування тексту.
Bu məqalə Google Translate servisi vasitəsi ilə avtomatik olaraq rus dilindən azərbaycan dilinə tərcümə olunmuşdur. Bundan sonra mətn redaktə edilməmişdir.

Российский пианист Никита Галактионов — о выступлениях в Карнеги-холл и принципиальном неучастии в конкурсах

Фото из личного архива Никиты Галактионова

В субботу 21 октября в Карнеги-холл (Weill Recital Hall) двадцатидвухлетний пианист из России Никита Галактионов исполнит свои любимые произведения П.Чайковского, М. Балакирева и С.Рахманинова. Билеты на его концерты в Москве и за рубежом раскупаются быстро. За полтора месяца до приезда музыканта в Нью-Йорк с маэстро пообщался ForumDaily.

— Давайте начнем с того, что вы в этот раз играете в Карнеги-холл? Что это будет за концерт?

— В этот раз программа состоит из произведений трех великих русских композиторов: Чайковского, Рахманинова и Балакирева. Ну и там конечно будут некоторые бисы, которые — как я думаю — будут приятны американской публике.

Мой выбор не случаен. Это своего рода продолжение традиции. В 1891 году концертом из произведений Чайковского открывался Карнеги-холл, а сам маэстро стоял за дирижерским пультом. Его ученик Рахманинов долгие годы жил в Америке и 92 раза выходил на эту прославленную сцену.

Я не ставлю себя в ряд с такими великими людьми, но считаю, что их музыка должна постоянно звучать здесь, в этих прекрасных залах, где стены помнят ее авторов. Творчество Милия Балакирева менее известно, чем его общественная деятельность. Именно он возглавлял знаменитый в 19 веке кружок интеллектуалов и творческих людей под названием «Могучая кучка» . Именно ему — двадцатипятилетнему композитору без музыкального образования ( на тот момент его в России просто не было) несли на суд свои произведения Римский-Корсаков, Даргомыжский, Мусоргский.

— Чайковского и Рахманинова довольно много играют в Нью-Йорке, причем, не только русские пианисты, да и не только пианисты — так будет правильнее сказать.

В принципе это авторы, которые перестали быть русскими в прикладном смысле — они наследие мировой музыкальной культуры. Как вы думаете, чем ваша игра отличается от того, как исполняют их американские и неамериканские приезжающие артисты?

— Хороший вопрос, требующий некоторых размышлений. Чем я могу похвастаться? По поводу Рахманинова — тем, что мне очень понятен язык, на котором он писал музыку для рояля. Элементарно из всех соображений — не ради хвастовства, а просто констатация факта — у меня руки того же размера, что у него. Мне понятна не только сама музыка, но и его пластика. В нашем деле техника от искусства неотделима, и в данном случае некоторые задачи мне легче выполнять… Ну и, конечно, хочется сообщить публике какие-то свои вещи, которые я нашел в этой музыке.

В прошлом году я играл в Золотом зале нашего Посольства в Вашингтоне. Это был прекрасный концерт, в котором принимали участие двое музыкантов от Украины, двое от Америки и двое от России, что в наши сложные времена в политическом плане очень правильно.

Я тогда сказал: “Благослови, Господь, тот день, когда русские, украинцы и американцы хотя бы на день забывают о политике”. Эту фразу потом цитировало CNN в репортаже об этом событии.

Я неплохо владею английским, поэтому перед исполнением каждого произведения, следуя местной традиции, произношу маленькую речь-экскурсию. Передо мной сидели исключительно американские студенты — очень отзывчивая, но далекая от нашей культуры публика. Я попытался объяснить им, что “Элегия” Рахманинова и есть образ «загадочной русской души», воплощенный в музыке. Несмотря на то, что это все-таки его раннее сочинение… К тому же, там очень ярко слышно его увлечение виолончелью… Оно очень многогранно. Возможно, в тот раз мне удалось воссоздать замысел автора. Во всяком случае, играл и видел, что некоторые люди в зале даже плакали.

— А какие произведения вы сейчас планируете играть? Давайте начнем с Рахманинова?

— Будет “Элегия” 39-й опус; два этюда-картины; также два музыкальных момента: один из них — знаменитый 4-й ми минор. Еще один этюд-картина, который я давно хотел исполнить и показать американской публике — ре-минорный 33-го опуса.

— А дальше — Чайковский и Балакирев?

— Нет. Сначала я сыграю несколько номеров из «Времен года» Чайковского, а потом прозвучит “Токката” Балакирева — музыка, которую очень редко исполняют. И его знаменитая обработка “Жаворонка” Глинки. И в конце — Рахманинов.

— По какому принципу вы выбирали то, что собираетесь играть? В вашем репертуаре довольно много имен.

— Для своих концертов за рубежом я, как правило, делаю русскую программу. Я хочу, чтобы иностранная публика услышала аутентичное истинно русское исполнение.

Поясню. Я, к примеру, никогда не смогу сыграть индийскую музыку, как настоящий коренной житель Индии, который слышал ее с детства и воспитан на этих звуковых сочетаниях. Ровно также всякий нерусский музыку русских композиторов всегда будет исполнять не совсем точно в том смысле, что каждый из нас говорит на неродном ему языке с акцентом.

— Я знаю, что для вас важно отметить, что этот концерт вы играете pro bono, без денег. То есть, билеты продаются, но лично вы не получите за свое выступление ни копейки. Это в рамках, какой-то популяризации русской культуры? Почему? Эта ваша какая то позиция так — не брать за американские выступления денег?

— Это позиция. В какой-то степени она связана с тем, что я, как и любой молодой исполнитель, хочу, чтобы обо мне узнало как можно больше людей. А загибать высокие цены на билеты — это сужать круг своих слушателей. Пока я нерентабелен, как новый продукт. Ну и популяризация, конечно. Вот и получается выступление ради искусства”.

— Скажите, а вам не приходится слушать какие-то упреки, что вы так молоды, но уже довольно известны. Музыкантов, которые выступают в Карнеги-холле в двадцать лет, не так много, правда?

— Должен сказать, что у меня этих проблем почти не возникает, не бывало такого, чтобы я наблюдал какую-то открытую зависть: «Почему он играет в Карнеги-холле, а я могу только мечтать о такой возможности?»

И потом мой путь к Карнеги не был усыпан розами. Достаточно сказать, что на выпускном экзамене по специальности в Центральной музыкальной школе при Московской государственной консерватории имени П.И.Чайковского я получил беспрецедентную в ее истории отметку — четыре с минусом. Меня дважды не приняли в эту самую консерваторию.

Спасибо моему педагогу — профессору МГК Аркадию Севидову, который наперекор всему и всем частным образом учил меня все эти годы. А мог бы и расстаться как с безнадежным, неопрадавшим надежд учеником. Мало того, сразу же после окончания ЦМШ мы стали вместе с ним концертировать по разным столицам. Для меня — это большая честь и большая школа. Играть концерты — это не зачеты сдавать. Иные задачи, иные навыки, иные трудности.

С учителем, пианистом Аркадием Севидовым. Фото из личного архива Никиты Галактионова

— Вы помните свои первые впечатления? Вот вы в Карнеги-холле. Вам всего двадцать … И?”

— Впечатление, которое у меня сложилось в первый раз, повторилось и в следующий, когда я оказался в этом зале. Прошу прощения за патетику, было чувство, что я нахожусь в месте, которое можно назвать храмом музыки. Все, что там есть, благоволит тому, чтобы музыка звучала так, как она должна звучать, и чтобы со слушателем происходило нечто неописуемое. Между замыслами композитора, исполнителя и непосредственно публики нет никаких преград. Там нет ни сомнений, ни страхов. Вот художник, который давно мечтал что-то создать, и здесь ему дают все инструменты для этого. И он настолько рад этой возможности, что его ничто не останавливает — ни сомнения, ни страхи — он просто берет все и делает.

— Вы проводили какое-то исследование или кто-то наблюдал из зала: какой процент американцев, какой процент бывших наших приходит вас послушать?

— Нет, мы не задавались такой целью. Было весьма любопытно наблюдать в зале людей разных национальностей. Мне представлялось, что публика будет исключительно русской, однако я видел различных людей: в том числе, афроамериканцев и азиатов, американцев непосредственно. Ну и русских, конечно.

— Есть какие-то отличия в реакции публики здешней от русской? Или от публики в странах Балтии, например, которые также в ваших афишах значатся?

— У меня был очень интересный опыт. Как-то в Москву приехал какой-то американский коллектив, танцующий в стиле хип-хоп. Они предложили московской публике свое видение балета “Щелкунчик”. Понимаете? “Щелкунчик” в стиле хип-хоп! Я четко помню, как у нашего зрителя скрипели мозги, потому что они просто не понимали, как это возможно.

Наша культура, сложившаяся за все время существования русской классической музыки, просто предполагает какую-то статичность, какую-то монументальность, какие-то другие линии у танцоров. А была предложена, в хорошем смысле, дерзкая трактовка. И, к сожалению, у нас этого не поняли.

А в Нью-Йорке на рождественскую сказку приходят взрослые люди — семейные парочки лет 40-45, солидные люди — это видно по часам, которые у них на кистях, по их костюмам. Они сидят, пьют колу с попкорном и смотрят сказку с участием Санта-Клауса и с девочками, которые красиво выплясывают канкан. И им хорошо! Что я хочу сказать? Наверное, все-таки, американская публика более непосредственна.

— О! Так вы довольно демократичный человек, как же вас занесло в классику?

— Простите?

— Часто музыканты, исполняющие классическую музыку, довольно строги ко всему остальному, кроме классики, они отказываются что-либо принимать. И вот вы — человек широких взглядов: вам и хип-хоп нравится, и свобода американской публики. Как вас занесло в мир, где даже популяризаторов классической музыки принимают через раз. Понаблюдайте за реакцией постсоветских классических пианистов на деятельность китайского пианиста Ланг Ланга. Ведь он очень современный человек, который общается с публикой на языке, который той понятен. Можно по-разному оценивать то, как он играет, но сколько же он делает для того, чтобы классику вновь стали слушать? А как пренебрежительно к нему относятся серьезные музыканты…

— Кстати, должен вам сказать, что на концерте Ланг Ланга я был. Уже не вспомню, сколько лет назад это было в Москве в Большом зале Консерватории.

Тогда Ланг Ланг только начал открываться миру и его появление произвело эффект взорвавшейся бомбы. У нас народ попросту обалдевал от того, что он делает и как себя ведет.

Я помню, что начал наблюдать за реакцией слушателей и понял, что в те моменты, когда сам пианист кайфовал от того, что он играл, ровно с такой же безумной улыбкой сидел весь зал.

Поэтому, тут, наверное, важно вспомнить психологию, которой я в свое время увлекался: важнее то, насколько сильна реакция, а уже за этим идет положительная она или негативная. Я могу сказать точно — Ланг Ланг вызвал сильную реакцию. Я думаю, что это то, чего ищет любой артист.

Фото из личного архива Никиты Галактионова

— А есть какие-то впечатления о самом Нью-Йорке? По-человечески, что запомнилось больше всего? Какой он, ваш Нью-Йорк? Улицы, люди, звуки… Производит впечатление свободного города или «каменные джунгли»?

Нью-Йорк… Город амбиций. Высот. Город, где люди пьют кофе вместо кофе, чтобы потом выпить кофе. Все вечно куда-то бегут, добиваются, зарабатывают деньги… Пожалуй, это город-символ нашего безумного времени карьеристов, огромных корпораций и финансов.

Не уверен, что мне среди этого есть место. Как и вообще, в принципе, нормальному человеку с его слабостями, переменчивым темпом жизни. Впрочем, мое мнение ни в коем случае не имеет негативного оттенка. Мне все равно было крайне любопытно все это увидеть.

Люди… Разные. Но в основном легко на все реагирующие. Непосредственные. Может, в каком-то смысле даже немного подобные детям. В исключительно хорошем смысле.

И так как Америка — это страна иммигрантов, встречались и разные национальности. Индусы и марокканцы, русские, японцы… Я пользовался возможностью и со всеми общался. Удивительно.

Гораздо ближе мне и родителям пришелся Вашингтон. В нем ты вспоминаешь о том, что в городе могут петь птицы. Необыкновенное умиротворение и контраст с Нью-Йорком.

По поводу «свободного города»… Затрудняюсь сказать. Достаточно послушать разговоры на улицах, близ забегаловок и в магазинах, чтобы понять — люди все так же беспокоятся о налогах, медицине, бытовых проблемах и всем том, что слышно у нас.

Забавно, но за исключением каких-то особенностей культуры, менталитета и представлений, сложившихся из стереотипов, я почти перестал видеть разницу между людьми в разных странах. Везде идет жизнь. Пусть и с некоторыми изменениями, но похожая на ту, что известна мне.

— А есть пианисты, на которых вы хотели бы быть похожим? Или вы осознанно идете своим путем, не повторяя ничьего?

— Безусловно, огромное влияние на меня оказал мой педагог, профессор Московской консерватории, лауреат Четвертой премии Четвертого конкурса имени П.И.Чайковского Аркадий Севидов, у которого я учусь с 10 класса ЦМШ. Благодаря ему я наконец понял, откуда, что и куда в музыке; для чего делаются определенные вещи; какая за этим стоит мотивация и логика…

Безусловно, есть пианисты мировой величины у которых есть чему учиться, но я не хочу себя ничем ограничивать. Тем более следовать исключительно за каким-то одним человеком, который на долгие годы будет невольно формировать твой стиль.

Если признавать его творчество как единственное верное, можно стать копией того, что уже явлено миру. Нужно уметь смотреть в разные стороны и уметь находить свое в разном.

— Но пару имен вы можете назвать и сказать, чем именно эти ваши коллеги вам нравятся?

— Для меня личным открытием являлся Люка Дебарг, который очень ярко выступил на последнем конкурсе Чайковского”.

— Чем?

— О, это уникальная ситуация: когда человек долгое время играл в джаз-бэндах и вдруг решил профессионально заниматься классической музыкой. Он получил всего лишь четвертую премию, но стал самым приглашаемым на концерты в Россию участником конкурса. Порой звучат претензии к его технике, но в данном случае для меня важней то, как он существует в музыке, как он ее чувствует и как он ее доносит до слушателя.

Я уже очень давно пришел к выводу, что джаз учит непосредственному участию в музыке. Джазовая музыка формируется исполнителем и очень во многом зависит от него, а в классике, к сожалению, традиции импровизации практически утрачены. Они были в те далекие времена, когда жили композиторы вроде Генделя и Моцарта. Когда профессии композитора и исполнителя были неразделимы. Довольно часто половину произведения музыкант писал заранее, а вторую половину — импровизировал прямо на концерте. Сейчас классический музыкант ограничен рамками произведения и традициями его исполнения. А было бы очень здорово учить его импровизации.

Этому собственно и будет посвящен мой диплом.

Был также у меня удивительный опыт, когда я услышал вживую Иво Погорелича. Ради этого мы специально поехали в Эстонию. Конечно, Иво Погорелич — человек с очень сложной судьбой. Как мы помним, его жизнь сломалась после того, как умерла его супруга. На концерте он исполнил четыре сонаты Бетховена. Это было в одно и то же время и прекрасно, и жутко. Я понимал, насколько точно было исполнено все-все то, что закладывал Бетховен. И в то же самое время все эти сонаты вне зависимости от частей, от тональностей, от указаний в нотах, были про смерть, про похороны. Я смотрел на Погорелича и видел, что у человека прямо посередине — трещина, что была жизнь до и жизнь после. И, кстати, большой вопрос: есть ли для него эта «жизнь после”.

— Нигде в интернете нет ваших воспоминаний о том, как игралось в детстве. Вот вы начали рано — почему? Сами захотели играть? Родители? Как шло и как решилось, что будет профессией?

— Еще до моего рождения было решено, что я буду музыкантом. Это давняя мечта мамы. В свое время она создала два очень известных частных коллектива (теперь они оба — государственные): для Михаила Плетнева — Российский национальный симфонический оркестр, а для Романа Виктюка — театр его имени. Сразу же после расставания с ними появился я.

В четыре года меня начали обучать музыке и отдали в секцию спортивной гимнастики. То, что выбор профессии родители сделали за меня и ещё даже до меня, долгое время было для меня проблемой. В самый разгар своего подросткового возраста я говорил о том, что хочу «завязать» с игрой на рояле, так как выбрал не сам, и что хочу найти свое призвание самостоятельно. К сожалению или к счастью, достойных альтернатив не нашлось. А позже пришло понимание, что я музыкант не по профессии, а по «мозгам». Музыку я чувствую так же ярко и близко к сердцу и душе, как и мой отец, закончивший Академию имени Гнесиных на джаз-факультете как басист. Теперь могу сказать точно: я там, где нужно, мне это нравится, это мой способ и выражать собственное вдохновение, и черпать его.

— Скажите, а почему вы принципиально, в отличие от всех начинающих карьеру артистов, не участвуете в международных конкурсах?

— Да, я не принимаю участие в конкурсах. Намеренно. В 13 лет, попав по ошибке в группу конкурсантов, которым было по восемнадцать, я стал победителем международного конкурса в маленьком итальянском городке Corato. Потешил свое самолюбие, и все!

В мире ежегодно проводится более 300 (!) конкурсов для пианистов. С учетом 2 и 3 мест около тысячи пианистов приобретают лауреатские звания.

Это какой-то безумный конвейер. Как можно публике кого-то выбрать, предпочесть, разглядеть наконец? Как выбрать бриллиант, если тебя со всех сторон слепит огромное количество ровно таких же красивых камней? На словах «выступает лауреат международных конкурсов» народ уже откровенно позевывает. Я даже зевнул, когда об этом подумал.

Ну и вряд ли можно говорить об объективности судейства. Я ни в коем случае не собираюсь кидать камень в чей-либо огород, но прекрасно понимаю, что говорить объективно о музыке нельзя. Очень большое значение имеют элементарные вкусовые предпочтения. Это не марафон, где все очевидно: кто прибежал каким номером и за какое время. В нашем же случае мы будем говорить о том, что бегун недостаточно выразительно задыхался на последнем километре, а его интонация не совпадала с ритмом скрипа кроссовок. И так далее.

— Вы как думаете — вы защитите диплом через год и кем станете? Не хотите себя попробовать еще в чем то вне классики, учитывая интерес к джазу? А вы умеете сочинять, вам дано это — писать свое и импровизировать?

— Не будет учебы — будет больше концертов. Люблю гастролировать. Я из тех артистов, для которых сцена — «плюс». Перед выходом на нее у меня нет обморочного состояния, бешенного волнения. Напротив, она меня вдохновляет, мобилизует, раскрывает…

А тяга к сочинительству есть. Но чувствую, что еще нужно учиться, для выражения моих мыслей мне не хватает средств выразительности. Конечно, есть какие-то самоцветы, которых это не останавливает и которые все делают сами, вне зависимости от того, обучали их этому или нет. Но это не я.

Нью-Йоркский концерт Никиты Галактионова пройдет в зале Weill Recital Hall Карнеги-холла

Начало в 8 PM

Билеты — от $25 до $30

 

Читайте также на ForumDaily:

Русский пианист Никита Галактионов даст концерт в Карнеги-холл в Нью-Йорке

Главные мероприятия осени, которые нельзя пропустить

6 лучших музыкальных школ США

Разное Наши люди Досуг Карнеги Холл пианист Никита Галактионов
Подписывайтесь на ForumDaily в Google News

Хотите больше важных и интересных новостей о жизни в США и иммиграции в Америку? — Поддержите нас донатом! А еще подписывайтесь на нашу страницу в Facebook. Выбирайте опцию «Приоритет в показе» —  и читайте нас первыми. Кроме того, не забудьте оформить подписку на наш канал в Telegram  и в Instagram— там много интересного. И присоединяйтесь к тысячам читателей ForumDaily New York — там вас ждет масса интересной и позитивной информации о жизни в мегаполисе. 



 
1072 запросов за 1,158 секунд.